11 октября 2017

Владимир Козлов: «Когда творчество монетизируется, возникают большие проблемы и теряется свобода».

Владимир – писатель и режиссер, автор таких романов, как «Гопники», «Школа» и др. Поговорили о беспределе, который творился в его родном городе Могилеве и вдохновил автора на его первые работы. Обсудили безумие современного общества, деятельность РПЦ и многое другое.

 

 

Что вас натолкнуло на подростковую тематику? «Школа», «Гопники» и др. В чем вы черпаете вдохновение?

Это мои первые книги. Когда готовишься о чем-то писать, наверное, на ум сразу приходит самый яркий собственный опыт. А это был действительно очень яркий опыт. Не скажу, что хороший – скорее жесткий, тяжелый жизненный опыт в городе Могилеве на окраине самого неблагополучного района, Рабочего поселка. Это запомнилось мне на всю жизнь, и когда появилось желание писать, рассказывать какие-то истории – тут вдруг вспомнилось, что есть такой пережитый опыт, такой материал, и если уж писать, то об этом - это будет более аутентично, более искренне и правдиво.

Насколько автобиографичны ваши книги?

Вся реальность автобиографична, некоторые персонажи абсолютно один к одному списаны с реальных людей. Главный герой – не мой стопроцентный альтер эго, скорее собирательный образ.

Самая большая жесть, которую вам довелось наблюдать своими глазами?

Это то, что в книгах было названо подростковым словом «вафлить». Это не было сексуальным насилием, но было близко к тому, скажем так. С самыми слабыми ребятами в классе имитировали оральный секс. Я видел это собственными глазами, и это был самый большой жесткач, наверное.

А вы сейчас бываете в Могилеве?

Там многое изменилось и не только в самом Могилеве, но даже в том районе, где я жил. Он стал более разнообразным - там построили новые дома, приехали новые люди.

Во времена моего детства это было очень дремучее место. Район изначально построили для жителей окрестных фабрик и заводов. Город планировался так, что между центром и этим окраинным районом располагались и до сих пор частично располагаются с десяток разных предприятий, в том числе жутко вредных химических производств. И вот для их рабочих построили несколько пятиэтажек, а остальную часть района составлял частный сектор, где люди, условно говоря, в 80-е годы жили ничуть не лучше, чем в 30-е, за исключением того, что у них появились телевизоры и магнитофоны.

Абсолютно деревенский уклад, деревенский менталитет, абсолютно дремучие люди, жесткое бухло, мелкий криминал. Ясно, что и дети рабочих с этих заводов были примерно такими же. Каких-то нормальных семей было очень мало. Свою семью я могу считать нормальной и благодаря этому, я считаю, мне удалось избежать самого худшего.

Отслеживаете судьбу людей, с которыми в те годы общались?

У многих судьба была очень грустная. Кто-то отсидел в тюрьме, кто-то вообще погиб при каких-то непонятных обстоятельствах в 90-е годы. Ни с кем из них я, естественно, не общаюсь - уже в старших классах школы наши пути несколько разошлись. Но поскольку мама до сих пор живет в Могилеве, какая-то информация доходит. В лучшем случае – этот человек не в тюрьме, на воле, занимается каким-то физическим трудом, зарабатывает на жизнь. Ну а в худшем случае я уже сказал – могила, тюрьма…

Скажите, а как вы сами относитесь к героям своих произведений?

Скорее, с сочувствием. Я понимаю, что несмотря на такую звериную природу, которая у них проявляется больше, чем в среднестатистическом человеке, они все-таки во многом жертвы той реальности, в которой жили. Она была уже насквозь гнилая, насквозь фальшивая.

Учителя в школе нам еще что-то объясняли про социализм, про коммунизм, рассказывая это на полном серьезе в середине 80-х, когда ты выходишь из школы и видишь, что под забором валяется пьяный, обоссанный мужик, остановка вся засыпана мусором, окурками, а неподалеку от нее кто-то дерется. В магазинах полупустые прилавки с какой-нибудь невозможной ливерной колбасой. В двух шагах уже начинается индустриальный пояс, предприятия, включая Клейзавод, где прямо за забором видны горы из костей, по которым носятся крысы…

Эта реальность как-то абсолютно не сочеталась с теми байками про социализм, светлое будущее, о которых нам рассказывали, поэтому даже самые примитивные ребята в это не верили и понимали, что никакого светлого будущего у них нет. И никаких особых шансов в жизни тоже нет, кроме как пойти работать на Химзавод, жениться, родить детей, которых воспитывать все равно не будешь…

Любят говорить про 90-е, как про какой-то период беспредела, а на самом деле я видел этот беспредел еще в середине 80-х, потому что уже никто ничего не контролировал. Учителя и директор не контролировали то, что происходило в школе, участковый не контролировал то, что происходило на районе. Там был один участковый на этот огромный  район, и было ощущение полной безнаказанности. Условно говоря, ты мог подойти к любому человеку на остановке и набить ему морду, и ты понимал, что если он сам тебе не даст сдачи – тебе ничего за это не будет.

Единственное, за что тебя могут посадить – это убийство или изнасилование, все остальное даже не воспринималось как преступление. Это была реальность середины 80-х годов, поэтому у человека, жившего в этой системе, особенно, не из очень благополучной семьи и не особенно интеллектуально одаренного, в принципе и не было другого пути, кроме такого вот дегенеративного гопнического поведения.

Как вы считаете, почему люди не могли вырваться из этого ужаса? Что им для этого не хватало?

Было непонятно, куда вырываться. Как правило, никто никуда не выезжал, другой жизни не видел. Ты выходишь в центр города и там почти все то же самое. Может, более благополучные школы, дети партийных работников, смешанные с общей массой, но особо ничего другого не было. Благодаря тому, что я был из нормальной семьи, я понимал, что надо бежать, и Могилев – не то место, где я хочу жить. А обычные люди не видели никаких перспектив. Это была их жизнь, так жило несколько их предыдущих поколений.

То, что вы не оставляете читателям надежды на светлое будущее, это целенаправленный шаг?

По-разному. Где-то оставляю. Финал романа «Школа» теоретически вполне оптимистичный, там можно предположить, что у героя-рассказчика все может быть не так уж и плохо. Я бы не сказал, что не оставляю надежды, скорее не прописываю каких-то оптимистических вариантов. Но это было бы, наверное, как-то фальшиво, неправильно.

Как вы считаете, может ли вообще маленький человек бросить вызов системе и побороть ее?

Маленький человек может не то, что эту систему побороть, но по крайней мере выгрызть какое-то место для себя. Не дать этой системе тебя раздавить. Воевать с системой очень хочется в молодом возрасте, но эта война нужна тебе самому для какого-то своего внутреннего ощущения – вот я дернулся, я попытался что-то сделать. Но смысл же не в том, чтобы победить систему – это невозможно, а в том, чтобы отбить кусочек для себя.

А жизнь для вас – это борьба?

Да. Мне никогда ничего не давалось легко, ничего не приходило само по себе. За все всегда приходилось бороться, воевать, либо просто тратить на это время, работать. Это близкое мне восприятие жизни.

Если бы у людей не было нужды в деньгах, они стали бы счастливее?

Нет. Я не верю в деньги, как в рецепт счастья. Да, мы живем в капиталистической системе, нам нужно зарабатывать на жизнь – это абсолютно понятно. Но нынешняя общественная парадигма очень на этом зациклена. Нужен некий статус. Статус зарабатывается уровнем какого-то дохода. Более того, это не просто деньги, которые ты кладешь в копилку – ты должен это как-то выразить в том, как ты одет, какой у тебя смартфон, на каком автомобиле ты ездишь.

Это воспринималось немного иначе лет двадцать назад, когда после жизни в условиях дефицита, жизни в СССР, всей этой бедности и убогости, люди вдруг увидели какие-то товары и начали за ними гоняться. Тогда это было немножко смешно и наивно, но было понятно, что это временное, были какие-то объяснения.

Но когда полностью какая-то парадигма построена на том, что ты должен строить карьеру, зарабатывать определенное количество денег...Человек внутренне хочет быть счастливым, а ему вместо этого общество подсовывает некий статус, материальный достаток. Нечто такое очень неуловимое, непонятная такая категория как счастье, подменяется очень конкретным, очень материальным. Это плохо, и я не верю, что деньги могут решить какие-то проблемы людей, сделать их счастливыми.

А что для вас счастье?

Для меня счастье – это что-то абсолютно неуловимое. Ты можешь быть счастлив в любой момент. Просто от того, что рядом с тобой сидит любимый человек. Ты можешь быть счастлив, потому что вчера было очень холодно, а сегодня вдруг потеплело. Да, ученые пытаются все это объяснить – какие-то гормоны счастья и прочее…Но мне не хочется в это верить и я предпочитаю оставаться в этом смысле в чем-то наивным человеком. Хочется, чтобы счастье было возможным потенциально всегда, но достижимым в какие-то определенные моменты, когда даже не всегда можешь понять, а почему это происходит…

В чем вы видите основные проблемы современного общества?

Современное общество, мне кажется, вообще находится в каком-то безумном состоянии. И я сейчас говорю даже не про Россию, а про весь мир. Вот буквально на днях, когда обычный человек, вроде вполне себе благополучный, покупает огромное количество автоматов и устраивает беспрерывную стрельбу по ни в чем не повинным людям…Безумие!  

Если пытаться выделить какие-то конкретные проблемы – да хотя бы огромный разрыв между технологиями, доступными человеку, и его менталитетом. Появление интернета, социальных сетей полностью изменило восприятие информации. Раньше она приходила к тебе частным образом через каких-то людей или через СМИ, а сейчас мы живем в огромном информационном хаосе, в котором вообще невозможно разобраться. Очень легко направить человека в какую-то другую сторону, а не туда, куда он сам хочет идти.

А что мир к этому безумию привело?

Одна из причин в том, что общество в принципе движется то в сторону какой-то свободы, то вдруг наоборот начинается откат назад. Еще в 70-е годы некоторые мусульманские страны двигались в сторону совершенно иной цивилизации. Насколько они свою идентичность сохраняли – это другой вопрос, но можно было говорить, что где-то на цивилизационном уровне мир движется в одном направлении. А потом вдруг происходит революция 1979 года в Иране, и начинается откат, возвращение в средневековье. Все запрещено: фильмы смотреть нельзя, в кино ходить нельзя, потому что это что-то дьявольское. В то же время в других частях мира происходили какие-то другие процессы. 

А Россия – это вообще отдельная история, потому что семьдесят лет существования в коммунистической системе привели к какой-то огромной каше в мозгах у людей. Многие очень болезненно восприняли крушение одной системы  и замену ее на другую. Сейчас мы живем в какой-то абсолютно непонятной идеологической системе, где перемешаны куски из дореволюционных времен, коммунистическая мифология, и такое впечатление, что Россия шагает крестным ходом, а впереди Николай Второй и Сталин идут в обнимку…

Удается ли вам зарабатывать на своем творчестве или вы четко разделяете: здесь – творчество, а здесь – коммерция?

Я разделяю с самого начала. Когда я только начинал писать, еще даже не было такой ниши, как современная российская проза. Это все находилось в каком-то андеграунде, и я с самого начала понимал, что буду зарабатывать на жизнь чем-то другим. Но также я понимал, что обязательно буду находить время, чтобы заниматься своими проектами, которые являются для меня важной частью жизни. Просто не стану ждать от этого никаких материальных благ.

Мне кажется, это важный момент. Когда творчество монетизируется, возникают большие проблемы и теряется свобода. Если ты хочешь зарабатывать, ты должен работать для целевой аудитории. Ты должен все просчитывать, понимать, что, может быть, вот этот нюанс массовая аудитория не воспримет. А это мне всегда было чуждо. Если ты хочешь рассказать историю – ты ее рассказываешь, и для меня существование андеграунда, некоммерческого творчества – условие существования творчества вообще.  

А нет раздражения от того, что вместо того, чтобы посвятить больше времени творчеству, вы вынуждены заниматься коммерческими проектами просто ради того, чтобы выжить?

Нет, раздражения нет. Это правила игры, которые я для себя сформулировал много лет назад. Может, было бы лучше, будь больше времени на творчество, но с другой стороны такой чрезмерно расслабленный ритм, парниковые условия могут вообще работать во вред. Если ты понимаешь, что у тебя есть час-два в день на то, чтобы что-то написать, ты подходишь к этому времени с максимальной концентрацией. Ты максимально сфокусирован. А если у тебя целый день свободен, ты можешь сидеть в соц.сетях или просто бездельничать, понимая, что спешить некуда.

Я заметил в ваших фильмах такую особенность. В концовке картинка замирает и около минуты ничего не происходит. Это для того, чтобы человек о чем-то задумался? Как троеточие в литературе?

Да, это такая пауза, чтобы переварить то, что произошло. Когда фильм заканчивается и начинаются титры – человек выходит из зала, или выключает компьютер, если смотрит фильм дома. И этот момент нужен для того, чтобы еще раз пропустить через себя то, что только что увидел. Задуматься.

В своем фильме «Аномия» вы несколько иронизируете над священником. А как вы вообще относитесь к деятельности РПЦ?

Я отношусь негативно к деятельности любой религиозной корпорации. Это корпорация, которая зарабатывает на религии, на дремучести какой-то части населения, на каких-то страхах, естественных для человека. Я атеист, но с пониманием отношусь к верующим людям. Я считаю, что вера – это что-то очень внутреннее, интимное, и человек должен разговаривать с Богом сам, а не при помощи посредников в лице любой организованной церкви, которая говорит ему, что и как делать.

Плюс мне категорически не нравится вмешательство любой церкви, в частности РПЦ, в то, что церкви вообще не касается. Пусть она устанавливает правила в храмах, церквях, но говорить людям, какие смотреть фильмы, какую слушать музыку, пытаться что-то запретить из-за того, что кто-то там не с той стороны показан или какая-то музыка кажется кому-то сатанинской – мне это категорически не нравится. Считаю это неправильным и даже опасным – это та территория, на которую нельзя заступать.

Я смотрел вашу литературную страничку и заметил, что там вы размещаете в том числе и критические отзывы на свое творчество. Не каждый на это решится…

Если ты что-то пишешь, снимаешь кино и показываешь это другим, ты должен быть готов к абсолютно любой оценке. Если человек что-то прочитал, да еще и въехал во все это, но ему не понравилось, и его высказывания основываются на понимании материала – это интересно почитать. Но когда человек на эмоциональном уровне утверждает, что все говно: и операторская работа, и режиссерская, и сценарист – вообще все плохо, то это уже не очень интересная оценка. Более того, я не очень понимаю оценку «единица» по десятибальной шкале. Если человек ставит фильму единицу, я считаю, что он просто попал не по адресу, смотрел этот фильм по ошибке. Зачем было его смотреть? Мне кажется, посмотрев десять минут, ты уже должен был понять, что это не твое.

Ставите ли вы какую-то сверхзадачу? Что хотите изменить своим творчеством?

Я скорее хочу встряхнуть читателя, зрителя, чтобы люди начали задавать себе какие-то вопросы. Я не верю в педагогическую роль творчества, но считаю, что оно может как-то подталкивать человека к размышлениям. Начать задавать вопросы о том, что он увидел или прочитал.

Естественно, я не рассуждаю на глобальном уровне и не ставлю цели изменить мир, но подтолкнуть человека к размышлениям – да, это задача. Впрочем, я это даже специально не формулирую. Мне кажется, это по определению должно присутствовать во всем некоммерческом творчестве.

А что это за размышления?

Всегда по-разному. Возьмем фильм «Аномия». Конечно, хочется, чтобы люди спросили себя, в каком мы обществе живем? В нормальном или все-таки в больном обществе? И те сигналы, которые нам пытаются послать церковь, правительство, общество – что это за сигналы, к чему они приведут нас или вот этих молодых героев фильма? К тому, что у них будет прекрасное, счастливое будущее или наоборот, кто-то кого-то убьет?

Что вы можете посоветовать начинающим молодым писателям?

В первую очередь человек должен спросить себя: зачем я это делаю? Быть максимально честным с самим собой.

Сейчас литература находится в достаточно неблагоприятном положении, поэтому заниматься ей нужно, четко понимая, куда ты идешь и во что ты ввязываешься. Вероятность заработать деньги небольшая. Вероятность получить какой-то статус, являясь просто автором, а не каким-то пропагандистом, тоже невелика.

Важно также сформулировать для себя какое-то пространство компромиссов. Готов ли ты на это? Вот, допустим, молодой автор приходит в издательство и, естественно, его там будут ломать: перепиши это, перепиши то, и здесь нужно понимать, насколько ты готов идти на компромисс. Готов делать то, что тебе скажут? Может, скажут люди, с которыми у тебя нет ничего общего, но в результате этого компромисса твоя книга выйдет в крупном издательстве.

Но я говорю сейчас о каких-то общих вещах, а в отношении чисто творческом или техническом писатель никого слушать не должен. Он должен понимать сам, чего ему хочется и к этому идти. Здесь ему точно никто не поможет.

Вы сказали, что литература находится в неблагоприятном положении. Меньше стали читать?

Очень много всего. Меньше стали читать. Книга проигрывает  разным другим формам контента. Статус писателя гораздо ниже, да и денег стало гораздо меньше.

С другой стороны, я верю в литературу. Эта форма способна дать то, на что не способна ни одна другая, никакая виртуальная реальность. Уровень погружения в текст не сравним с виртуальной реальностью, где тебе навязывается определенная картинка. В литературе ты полностью придумываешь все сам. Отталкиваясь от каких-то описаний, ты создаешь свою собственную реальность.